...женщины в сорочках беззащитнее голых.
Раздетая женщина еще может передумать, оцарапать поперек лица, ударить коленом... А в сорочке она спит. Она доверяет себя целиком: ночью не пырнут ножом, не прижмут лицо подушкой.
У меня было ощущение, что это все остатки сна. Это чувство, налетевшее из-за спины, как волна цунами.
Неизбежное. Жестокое. Неумолимое. Вечное.
Ощущение предназначения.

Москва всегда представлялась мне леденцом, купленным на редкой сезонной ярмарке в солнечный день: фигурный сахарный петушок, красный на просвет. Как брусчатка такой же Красной площади на открытках дальних родственников, панорама с резными крышами и куполами...

Но кому-то достаются петушки, а кому-то ржавый жженый сахар со следами блюдца, с которого его было так сложно отколупать. И важнее не где логика, а где тут справедливость.

В первый завтрак, во время твоей официальной встречи на кухне Ромка слушал тебя, приоткрыв рот, забывая класть в него толстые куски яичницы. Дегтярев-старший, Михаил, усмехался, втихомолку гордясь таким крутым корешем. Да, он вообще любил гордиться тем, что имели другие.
А я не знала, куда деть руки.
И не могла понять, почему завидую твоей жене: когда ты упоминал о ней, отворачивалась, как непричастная, к окну, и курила толстые некрасивые сигареты. Почему-то она представлялась холеной красавицей-блондинкой с французским маникюром (французский - это какой, интересно?) Раз в неделю ходит в парикмахерскую подкрашивать корни...
Завидовала ли я тому, что она может позволить себе эту конфету-столицу? Все ее кладези патоки и манну небесную.
Или... Где-то на периферии, как маленькие облака перед штормом, маячили еще мысли.
У нее дети от тебя.
Она была с тобой.
Она просила тебя принести домой молока и хлеба.
Просила встретить ребенка из школы.
Целовала, когда приходишь с работы.
Готовила такую же яичницу или нежные французские вафли.

Думать, что дело во французском маникюре и вафлях, было гораздо спокойнее.

- Не зови меня так.
"...мудила"
Терпеть не могу, когда мое имя - красивое "Ксения" - сокращают до этого убожества на "х". А Миша забывает об этом раз за разом!

Я иду по кухне привычной дорогой: ткнуть сигарету в пепельницу, чиркнуть спичкой над газовой плитой, завозиться с заварочным чайником... Стараясь не ощущать, как жжет лопатки твой взгляд.

Что происходит?

Кружка мужа - желтоватая, с щербинкой, из которой пьет всегда, пасынку - с Козерогом, тебе - небольшая, с цветами. Гостевая.
Взгляд ненароком мазнул по взгляду...
Лучше бы я не делала этого.
Дегтярев продолжал токовать, как глухарь, ничего не слыша и не видя вокруг - тянул руки к дипломату, не к месту хохмил. Мне застило глаза мраком горькой, черной морской воды, хлынуло в уши и глотку.
Откуда такой ад в твоих глазах? Последний круг - ледяной, замерший, страшный. Откуда это у тебя, откуда это у жителя чертового пряничного домика, счастливого мужа и отца?! Откуда это у тебя?...

Я чуть не отскакиваю, обжегши кончики пальцев этим мертвецки холодным огнем.
Неужели ты правда тот, с кем мы будем понимать друг друга?
Ибо счастье - когда тебя понимают.

Дегтярев ведет машину, врубив умирающее Наше радио. Би-2 косят под молодежь, трек записан с каким-то модным репером... Но я не слушаю. Смотрю вперед на полуразвалившиеся дома, на иней, похожий на сизую небритость насквозь спившегося города, стараясь не оглядываться на заднее сидение, на тебя.

В голове муть. Мысли, надежды, зависть, удивление и страх.
- Миш, сделай потише...
Но он только мурлычет в ответ вместе с музыкой:
- С юга дуют молодые ветра...
- Рокер херов, - не могу не огрызнуться.

Итак, слушание. Итак, казенный дом, покрытый пластиком "под дерево", постоянно отслаивающегося от дсп. Все время я стояла, ссутулившись, уперевшись лопатками в стену, и нервно мотала локон на палец.
В открывшуюся дверь Миша пошел первым. На его стороне не было никого, кроме нас с тобой. Доверчивый идиот, пес, дворовый Тузик, готовый вилять хвостом любому.
Ты не такой. Я знаю. Ты даже не из дворовых. Ты мудрый и хитрый змей - других не берут в адвокаты, ты черная жетлоглазая пантера, ты...

Ты заберешь меня отсюда?

Прохладные от волнения кончики пальцев касаются твоей руки, приходясь четко меж костяшек. Это ободряюще.
Это интимно.
Но не откровеннее прямого взгляда.